Sergej Bellegarde (02.22.1891 - 29.04.1931) financier, director of the Board of the USSR State Bank

Sergej Bellegarde (02.22.1891 - 29.04.1931)
financier, director of the Board of the USSR State Bank

Нехорошие аллюзии – 1

http://commi.livejournal.com/18592.html

 Снова дублирую статью с сайта novbelgen.net. На этот раз про конкретного дальнего родственника - директора Правления Госбанка СССР в 1929-1930 гг. Расстрелян в 1931 году. «Вегетарианское» вроде бы время было, а поди ж ты! В статье много загадок нерешённых осталось – надеюсь, со временем что-то прояснится, а пока пусть здесь зафиксируются.

Пока писал, погружаясь в период конца 20-х – начала 30-х годов прошлого века, нехорошие мысли возникали – уж очень на нынешнее время похоже. Большой Террор – только через 7 лет…

Сергей Константинович Бельгард (22.02.1891 – 29.04.1931)

финансист, директор Правления Госбанка СССР

Сын камергера Константина Карловича и Софии Порфирьевны ур. Левенгоф.

Родился в Санкт-Петербурге. Восприемниками при крещении были дед по матери генерал-майор Порфирий Тимофеевич Левенгоф и бабушка по отцу вдова генерал-лейтенанта Екатерина Николаевна Бельгард (ур. Домбре) [41].

Учеба и начало службы

В августе 1904 г. СК поступил в престижное Императорское училище Правоведения. Имеются любопытные характеристики на него за время учебы в этом заведении [91]:

1904:

В высшей степени избалованный, привыкший дома творить свою волю, он и в Училище, если можно, не прочь поставить на своем или, во всяком случае, «поговорить» с воспитателем или преподавателем. В общем же вежлив, исполнителен.
Способности вполне достаточные, но прилежание неравное. Учится, как будто, по внешним побуждениям.
Внешняя порядливость [sic! – A&H] очень хороша.
Товарищи его любят, называя «Верочкой».

1905:

Одарен очень хорошими способностями, трудолюбив и прилежен, почему и учится отлично. Помимо уроков много читает и с толком; о том, что его интересует, любит поговорить, поспорить. Училище любит и всем его требованиям подчиняется охотно. Благодаря веселому и учтивому характеру пользуется общней любовью товарищей.
Приходящий.

1906:

Первое полугодие учился прекрасно. Во время беспорядка, учиненного Г-ну Соболевскому классом, хотя и находился в толпе, шумевшей и кричавшей, но из нея ничем не выделялся и, по-видимому, был страдательным лицом, не сумевшим остановить товарищей от непростительной выходки.
Начиная с ноября отличался прекрасным поведением и успехом в науках.

1908:

С 7 сентября по просьбе родителей воспитаннику Бельгарду Его Превосходительством Господином Директором разрешено быть приходящим. По мнению классного воспитателя воспитаннику Бельгарду не было необходимости делаться приходящим, так как ссылка на трудности курса учебных предметов IV класса для него неприменима — все ему при умении и желании разобраться дается легко.
Сделавшись живущим, он будучи в прекрасных отношениях со своими товарищами, сходится с ними еще ближе, принимает участие во всех классных делах, причем пользуется на них влиянием в хорошую сторону. При приготовлении уроков очень много помогает слабым товарищам, что следует поставить ему в большую заслугу.
Из разговора с ним легко убедиться, что он очень избалован родителями.
Вторую половину учебного года вел себя выдержаннее и потому совсем не подвергался взысканиям серьезного характера.

СК закончил училище в мае 1912 г. (73-й вып.) IX-м классом (титулярным советником) и был причислен к Министерству Юстиции без содержания[92]. Служил управляющим делами местного хозяйства Министерства Внутренних Дел [93].

В декабре 1912 г. стал чиновником по особым поручениям при Особой канцелярии по кредитной части Министерства Финансов, где и продолжал свою дальнейшую карьеру вплоть до Октябрьского переворота 1917 г. (В 1916 г. СК – коллежский асессор.)

До 1917 г. СК проживал вместе с родителями в одной из квартир в двух соседних домах по набережной реки Фонтанки, 33-35. Это Дом Серебряковых и так называемый «Новый дом Кабинета», входящий в комплекс зданий Аничкова дворца, управляющим коего был его отец. После Февральской революции, когда владелец дворца отрекся от престола и его управляющий оказался не у дел, родители переехали на Галерную, а СК занял квартиру в доме, принадлежавшем Министерству Финансов на Тучковой набережной, 2 (на Стрелке Васильевского острова).

СК вел дневник, который был обнаружен в Норвегии и ныне хранится в архиве Славяно-балтийского университета в Осло. Рукопись анонимна, но различные независимые исследователи однозначно приписывают ее авторство СК. Выдержки из дневника были напечатаны в журнале «Нева» за 1990 г. [94]. Этот дневник довольно широко цитируется, поскольку содержит ценные наблюдения революционных событий в столице 1917-1918 гг «глазами петроградского чиновника».

Бойкот Советского правительства

Сразу после прихода к власти большевиков работники Министерства Финансов, как и госслужащие других министерств, преобразованных в Наркоматы, устроили забастовку – «контрреволюционный саботаж». В забастовке принимал участие и СК. 27 октября ноября он пишет в дневнике:

Весь день прошел на собрании служащих Кредитной Канцелярии, а затем делегаций от всех учреждений Министерства финансов. Собрание началось в 2 часа дня и кончилось в 10 вечера. Постановили начать общую забастовку и указать в резолюции, что, протестуя против совершившегося захвата государственной власти, мы, служащие Министерства финансов, заявляем:
1. Мы не считаем возможным подчиняться распоряжениям, исходящим от захвативших власть.
2. Мы отказываемся входить с ними в служебные отношения.
И 3. Впредь до создания власти, пользующейся всенародным признанием, мы прерываем свою служебную деятельность, возлагая ответственность за последствия на захвативших власть.

«Захватившие власть» не замедлили появиться в тот же день в лице комиссара петроградского военно-революционного комитетаВ.Р.Менжинского, только что назначенного заместителем наркома финансов. Директор кредитной канцелярии К.Е.Замен не подал ему руки и заявил, что никакого другого разговора вести с ним не будет, как только об охране дел. Комиссар ответил: «Я не считаю Вас больше директором Кредитной Канцелярии».

Забастовка продолжалась. Служащие Кредитной Канцелярии сожгли свои книги, так что установить картину финансовых отношений России с другими государствами оказалось совершенно невозможным. Банковская система России фактически разрушилась, работа нового правительства была парализована. «Так как почти вся интеллигенция была против большевиков, то набирать новые штаты Советскому правительству было не из кого» [95].

9 ноября СК делает запись в дневнике:

Размеры теперешней катастрофы нельзя охватить разумом. Когда подумаешь, что от великого государства, от великой Российской Империи остались одни лохмотья — жутко становится на душе. Прежняя жизнь отошла в вечность.
Как ни старайся развивать в себе эгоизм, как ни думай только о себе и своих делах — нельзя побороть в себе чувства стыда и позора, нельзя не болеть душой за свою несчастную родину.

Заметим, что на следующий день – 10 ноября появились первые публикации секретных дипломатических документов, которые позже назовут «Тетрадями Маркина». Это в другом Наркомате – Иностранных дел – наша другая родственница юная стенографистка Софья Меркуловаоказалась по другую сторону баррикад, помогая выпускать матросу Г.Н.Маркину расшифровки тайных договоров царского правительства. Мы знаем, что для нее дело кончилось весьма плохо – запутавшись в семейных и классовых взаимоотношениях она покончила жизнь самоубийством.

Вернемся к СК и забастовке служащих. 11 ноября Менжинский подписал и лично объявил сотрудникам Министерства финансов приказ-ультиматум:

Все служащие и чиновники, не признающие власти СНК, считаются уволенными со службы без сохранения права на пенсию. Все военнообязанные, уволенные по сему приказу, снимаются с учёта, о чём будет сообщено надлежащим властям. Служащие и чиновники, желающие продолжать работу и всецело подчиняться Рев. власти СНК должны в понедельник приступить к занятиям. Списки приступивших к работе должны быть представлены в кабинет мин. финансов (Мойка, 43) в понедельник 13 нояб. с.г. к 6 ч. вечера. Уволенные чиновники, пользующиеся казёнными квартирами, должны их очистить в течение трёх дней, считая с 13 нояб. с.г.

[Смирнов М., В. Менжинский, ЦАМБ РФ, д. 1721, с. 279-80]

Ультиматум не возымел должного эффекта. «Чиновники, которым было приказано выйти на работу под страхом лишения места и права на пенсию, либо продолжали бастовать, либо возобновляли работу только для того, чтобы саботировать» [95]. Что касается казенной квартиры, то еще в первый день забастовки, предвидя такой оборот событий, СК «эвакуировал» свои вещи. Сроки освобождения служебной жилплощади были сдвинуты на 27 ноября. «Я перееду 26-го на Моховую, в квартиру графини Пален», – записывает он в дневнике. Речь идет о графинеЕкатерине Павловне фон дер Пален, проживающей на Моховой, 28. Нельзя считать простым совпадением, что в этом же доме уже несколько лет занимали квартиру двоюродные тетушки СК – Варвара и Мария Валериановны Бельгард [43].

Поначалу прекращение забастовки ее участниками было «поставлено в связь» с окончанием выборов по Петрограду в Учредительное Собрание, но это условие полностью потеряло смысл после выборов и, особенно, после его разгона 5 января 1918 г. Еще ранее (17 ноября)Менжинский с помощью красногвардейцев силой заставил служащих Госбанка выдать деньги на нужды правительства. В «ограблении» банка принимал непосредственное участие назначенный его комиссаром Г.Л.Пятаков: все обнаруженные деньги и ценности свозились в специальные помещения, отведенные Лениным под большевистскую «черную кассу».

7 декабря была создана ВЧК, самой первой (по хронологии) задачей которой была именно борьба с «саботажем» госслужащих. Менжинскийсразу вошел в ее состав, а в январе 1918 г. он стал еще и полноправным наркомом финансов. Начались настоящие увольнения и аресты, и сопротивление старых госслужащих практически прекратилось. Однако только в марте, когда были освобождены все арестанты, давшие подписку «о прекращении контрреволюционного саботажа», деятельность наркоматов вошла в нормальную колею. Тогда и СК вернулся к работе в Кредитной Канцелярии, а в конце 1918 г. он был уже назначен управляющим делами Главного комитета по ликвидации аннулированных госзаймов.

Так он стал «спецом», продолжив свою профессиональную деятельность на службе у нового режима. Через 13 лет судьба вновь сведет СК сМенжинским и Пятаковым, только результат окажется для него куда более трагическим.

Заграница. Делегация Красина

Кредитная Канцелярия, где СК раньше работал, была важным органом в финансовой системе Императорской России – она ведала всеми государственными займами, управляла государственным долгом и осуществляла высший надзор за банками. Знающие люди в этой сфере были крайне необходимы новому правительству, и оно вынужденно было пользоваться профессиональными услугами ненавистных «буржуев». Судя по всему, СК служил добросовестно и считался ценным специалистом. Власть ему доверяла – он неоднократно выезжал в длительные командировки за границу: в Швецию, Англию, Париж, и всегда возвращался на родину.

В 1920 г. СК отправился в Лондон в составе делегации, возглавляемой Л.Б.Красиным. Эта была первая крупная попытка прорвать дипломатическую и торговую блокаду Советской республики. Поскольку западные правительства не признавали новое государство, то делегация формально представляла Центросоюз – объединение потребительских кооперативных организаций, но дипломатический характер и прямой мандат от российского правительства был для всех очевиден. Время для установления контактов было непростое: ещё шла Гражданская война, на юге России был силен Врангель, к тому же, Советы только что вторглись в суверенную Польшу. Однако прагматичный Запад, обставив дело внешними препятствиями и проволочкам, всё же пошел на переговоры.

Делегация состояла из 29 человек. Во главе ее, помимо Красина (Наркомвнешторг), были «большевики» М.М.Литвинов (НКИД), В.П.Ногин(ВСНХ) и работник Наркомпрода С.З.Розовский. Для решения конкретных профессиональных задач в ходе переговоров требовались знающие специалисты по различным отраслям народного хозяйства, поэтому в делегацию были включены бывшие буржуазные «спецы» – каждый по своей отрасли. СК был представителем Наркомфина и отвечал за финансовое обеспечение переговоров. Отметим, что ему было только 29 лет, но отличное образование, знание юриспруденции и нескольких языков, вкупе с профессиональными навыками, сделало возможным включение его в состав миссии со столь высокими полномочиями.

25 марта 1920 г. делегация выехала из Москвы через Финляндию в Стокгольм. В Швеции были заключены первые торговые соглашения. 8 апреля вся делегация оказалась в Дании, где состоялось так называемое «Копенгагенское сидение» – формальные переговоры с Верховным экономическим советом Антанты. По сути это было бесполезное времяпрепровождение в ожидании виз для поездки в Англию. Первые члены делегации отправились в Лондон 12 мая, а 27 мая к ним присоединился Красин, ездивший в Стокгольм для урегулирования некоторых вопросов по заключенным договорам. (Литвинову англичане отказали в визе, поэтому и торговые и дипломатические вопросы перешли в ведение главы Внешторга.) Так началась первая полуторагодовалая заграничная командировка СК.

Член делегации – бывший лесопромышленник, директор треста Северолес Семен Либерман вспоминал:

Само собой вышло, что мы, беспартийные спецы, стали держаться отдельно от коммунистов: это было почти инстинктивно. Маленькое ядро из 4-5 человек (Старков, Киршнер, Ивицкий и я, позднее также и Бельгард) с молчаливого согласия остальных стало руководить всей беспартийной частью делегации по вопросам внутреннего характера и нашего общего поведения. Эта группа сделалась тем центром, который сносился по делам делегации с коммунистическими руководителями – Красиным, Ногиным и Розовским. Мы все помнили, что нам придется вернуться в Россию, быть может, отвечать на допросах; все были в страхе и повторяли друг другу, что «стены имеют уши» [96].

16 марта 1921 г. после долгих и трудных переговоров был наконец подписан англо–советский торговый договор, открывший так называемую «полосу дипломатического признания СССР» и приведший к первой широкомасштабной встрече «капиталистического» и «коммунистического» миров в Генуе на знаменитой конференции 10 апреля – 19 мая 1922 г.

В начале 1922 г. СК вернулся в Москву, но в июне был вновь командирован за границу экспертом по финансовым вопросам на конференции в Гааге. По резолюции генуэзской конференции здесь собралась специальная комиссия, посвященная разрешению конкретных проблем с собственностью и долгами царского правительства. Советская Россия готова была признать эти долги своими в обмен на юридическое признание и предоставления займа для восстановления народного хозяйства. После окончания конференции СК стал помощником заведующего Иностранным отделом Госбанка СССР [93]. В этом же году в первом номере журнала «Известия НКФ РСФСР» была напечатана его статья «Ликвидация довоенных долгов, заключенных в рублях».

Работая в иностранном отделе, СК много времени проводит за границей. Когда же он пребывал в Москве, то сначала жил на Трубной площади, д. 2 кв.16 (1924), а затем в Столешниковом переулке, д.7. кв.18 (1926-1930) [97].

1 февраля 1924 г. правительство Великобритании де-юре признало Советское правительство и установило с ним дипломатические отношения. В апреле в Лондоне открылась англо-советская конференция, где были начаты переговоры о заключении общего дипломатического и нового торгового договоров. Последний был подписан 8 августа 1924 г., и опять же в работе конференции принимал участие СК.

В 1925 г. СК был на франко-советской конференции в Париже, закончившейся учреждением собственного советского банка во Франции.

В феврале 1926 г. началась последняя и самая длительная заграничная командировка – СК снова в Лондоне, исполняет обязанности представителя Госбанка в Англии.

В марте 1929 его отзывают в Москву и чуть позже назначают одним из директоров Правления Госбанка СССР. Как это часто случалось при сталинском режиме, власть играла с жертвой в кошки-мышки: сначала повышение по службе, недолгий период видимого благоволения, а потом – бац! – в 5 утра 23 августа 1930 г. СК арестован.

FACEBOOK

TWITTER

GOOGLE+

VK

Нехорошие аллюзии - 2 (продолжение)

http://commi.livejournal.com/18744.html

Продолжаю публикацию про дальнего родственника С.К.Бельгарда.
Начало - см. Нехорошие аллюзии - 1

- Чего ради он возвратился из Англии в 1929 г.?
- Обстановка в стране на момент ареста
- Дело Госбанка. Печальный конец

Дело вредительской организации в Госбанке СССР

Возвращенец

Для начала зададимся вопросом: почему он не остался за границей? Почему, имея все возможности для этого, не стал невозвращенцем? Только с октября 1928 г. по август 1930 г. в Советский Союз отказалось вернуться 190 сотрудников советских торгпредств (с осени 1928 по осень 1929 г. – 72) [98]. Многие соратники СК по первой делегации 1920 г. так и поступили (тот же Либерман, например). При первых признаках надвигающихся неприятностей они «выбирали свободу». Даже бывший руководитель СК – сам Нарком Красин всерьез рассматривал такую возможность, деловито рассматривая различные варианты будущей страны пребывания в письмах к жене [99]. И кто знает, может быть, так бы и произошло, если бы не его ранняя смерть в том же Лондоне в ноябре 1926 г.

Был еще один невозвращенец, имевший прямое отношение к СК и его повышению – глава Госбанка СССР А.Л.Шейнман (1886–1944). В начале 1929 г. он вел важные переговоры в США с National City Bank. Дело шло к соглашению, когда Сталин выяснил, что переговоры проходили на основе директив, не одобренных Политбюро и, более того, неизвестных ему лично. Была дана команда свернуть миссию. Шейнман поначалу заартачился, не желая заканчивать успешное дело, но ему было предложено «под страхом ответственности» немедленно прекратить переговоры и возвратиться в Москву. Запахло жареным, и глава Госбанка решил остаться за границей (вообще-то говоря, он уже с лета 1928 г. находился там безвыездно «на лечении»). Об этом поступке высокопоставленного чиновника неожиданно было объявлено 20 апреля 1929 г. на пленуме ЦК ВКП(б). Естественно разразился большой политический скандал, была создана специальная комиссия Политбюро по этому вопросу, которая путем сложных и долгих переговоров смогла достичь договоренности с невозвращенцем о его лояльности в обмен на отказ от попыток преследования и некую пожизненную плату за молчание. (Шейнман был хорошо осведомлен о сети коммерческих предприятий, которые являлись прикрытием для Разведывательного управления РККА за рубежом. Кроме того, на его личном заграничном счете находились крупные суммы государственных денег. В результате сделки ему доверили руководство отделением «Интуриста» в Лондоне. Он возглавлял его до начала войны в 1939 г., тогда же приняв гражданство Великобритании. Закончил свою жизнь кладовщиком на одной из лондонских фабрик.)

После столь громкого скандала в Госбанке усилились чистки сотрудников аппарата, и так уже шедшие полным ходом. На пост Председателя Правления был назначен Пятаков, бывший до этого заместителем Шейнмана, а директором Правления стал наш СК – вроде бы, как нельзя кстати оказавшийся в Москве (он был вызван туда еще при бывшем главе Госбанка) [93].

Так почему же он всё-таки вернулся? И каково было его истинное отношение к новому режиму? Вторая жена СК в письме к председателю ОГПУМенжинскому особо подчеркивала тот факт, что муж неизменно возвращался на родину. Это свидетельствовало, по ее мнению, о том, что он «никогда не мог быть против советской власти» [100]. Как было на самом деле, мы вряд ли теперь узнаем – для этого нужны какие-то личные воспоминания близких ему людей.

Возможно «против» он и не был, но крайне сомнительно, чтобы сын камергера смог полностью принять власть «хама». Проводя время и за границей, и в Советском Союзе, он не мог не видеть огромной разницы между двумя политическими системами, не ощущать на себе той удушливой атмосферы, в которой существовали «буржуазные спецы», находящиеся в СССР и вынужденные всячески лицемерить и скрывать свои мысли и воззрения не только от вездесущих «органов», но и от близких друзей и родственников. Особенно это касалось высокопоставленных «беспартийных», каковым и был СК. Страх перед ОГПУ в этой среде был повсеместным – об этом имеется множество свидетельств и воспоминаний. Конечно, находясь за границей, «спецы» также не были свободны от опеки чекистов, соглядатаев и доносчиков, но всё же в этом смысле там было посвободнее, не говоря уж о материальной стороне дела.

Вызывая на родину сотрудников загранаппарата, а потом и репрессируя их, власть совершала огромную ошибку. Ведь большинство «спецов» добросовестно служило и готово было служить и дальше, только если бы им позволили работать на благо Советской России за рубежом. Так они трактовали свой долг перед страной и ее народом. Немаловажную роль здесь играли профессиональный интерес и относительная самостоятельность – они любили свою работу, а привыкнув в дореволюционное время к некоторой свободе, ощущали свою большую полезность для родины, проживая за рубежом, нежели при нахождении в ее пределах. В СССР конца 20-х годов народившаяся новая бюрократия подавляла всякое живое и продуктивное действие. Каждое движение надо было согласовывать с начальством, при этом постоянно опасаясь обвинения в «контрреволюционности». Старые коммунисты, пока еще не вычищенные Большим Террором, крайне недоверчиво относились к «недобитым буржуям» и всячески втыкали им палки в колеса [108].

Всего этого не мог не знать СК, возвращаясь в Москву в марте 1929 г. Неужели тот «эгоизм», о котором он говорил в своей дневниковой записи от 9 ноября 1917 г., развился до такой степени, что поборол «чувства стыда и позора за свою несчастную родину»? Стремительная карьера, материальное благополучие могли повлиять в его приятии советской власти и притупить чувство опасности – ведь он был сравнительно молод (38 лет) для всех этих ответственных постов, которые он занимал и которые ему еще могли посулить.

К нему также не был в полной мере применим институт заложничества, широко используемый ОГПУ для удержания человека на коротком поводке (когда семью командированного не отпускали вместе с ним за границу) – в Лондоне оставалась его первая жена. Хотя в данном случае возможен противоположный вариант: СК наоборот сам стремился в Москву к будущей второй жене, если они уже были знакомы к этому времени (подробнее об этом – ниже). К тому же, возможно, в Москве еще была жива его мать (см. соответствующее замечание выше).

Возможно он был просто застигнут врасплох, и арест его к какой-то мере стал случайностью – СК оказался не в том месте не в то время. Хотя, не оставшись на Западе, вряд ли он дожил бы до старости без всяких репрессий, учитывая его послужной список.

Обстановка

Надо понимать, на каком историческом и конкретном фоне проходило «дело Госбанка». Действительно – возвращение «спеца» в Россию состоялось в самый неподходящий для этого момент – наступил год Великого Перелома.

Новая Экономическая Политика сворачивалась. Крестьянству ломали хребет коллективизацией. Сталин, упрочивая свою власть, добивал остатки «правой оппозиции». Еще ранее 6 июля 1928 г. приговор по Шахтинскому делу открыл кампанию против «вредителей» и череду соответствующих процессов. В течение всего 1929 и половины 1930 гг. ОГПУ готовила новые дела о вредительстве, связывая их все с неким единым «центром», якобы запустившим свои щупальца в среду интеллигентской фронды, вырабатывающей для государства стратегическую альтернативу, в центральные хозяйственные органы и в армию. Эти дела вылились как в показательные процессы, так и во внесудебные Решения Коллегии ОГПУ.

Все это происходило на фоне массовых «чисток» в партии и государственных учреждениях, усугубляя обстановку доносительства и шпиономании. В Госбанке по итогам чистки из общего числа проверенных 2554 сотрудников было вычищено по различным категориям 213 человек (8,3%) [104]. Материалы, собранные во время чисток, служили дополнительной информацией для дел вредителей, а «вычищенные элементы» становились потом осужденными.

Вот наиболее значительные дела и процессы этого времени:

• – Промышленной партии – процесс 5 ноября – 7 декабря 1930 г.
• – Союзного бюро РСДРП (меньшевиков) – процесс над 14 обвиняемыми в Колонном Зале Дома Союзов с 1 по 9 марта 1931 г. Всего по делу осуждено 122 человека.
• – «организации» военных специалистов (операция «Весна») с арестами в течение всего 1930 г. и закончившееся расстрелами в мае 1931 г.
• – Академическое дело ученых-гуманитариев во главе с академиками С.Платоновым и Е.Тарле – приговор от 8 августа 1931 г.
• – Трудовой крестьянской партии – обвинительное заключение 21 сентября 1931 г., приговор Коллегии ОГПУ 26 января 1932 г.

Прошло «обезвреживание» множества других менее значительных групп вредителей, включая сотрудников Госбанка, среди которых и был СК. Его взяли как раз на волне массовых арестов конца лета – начала осени 1930 г., связанных со всеми вышеперечисленными делами.

В «Деле Госбанка» имелась и конкретная финансовая подоплека. Страна находилась в глубоком экономическом кризисе (собственно, борьба с вредительством в огромной степени служила для перекладывания ответственности за собственные провалы на «буржуазных специалистов»). Ускоренная и искусственно подхлестываемая индустриализация привела к дисбалансу между различными отраслями народного хозяйства. Многие сотни миллионов рублей оказались вложенными в незавершенное строительство, не давая отдачи. Для централизации и упорядочивания денежной политики в середине 1929 г. была запущена кредитная реформа, за которую должен был отвечать глава ГосбанкаПятаков. С поставленной задачей он не справился и на волне борьбы с вредителями в лице СК и других сотрудников легко нашел козлов отпущения. Заметим, что это было типичное поведение для большевика Пятакова – ведь это именно он «подставил» своего бывшего начальника Шейнмана, не вынеся на одобрение Политбюро злополучные директивы для американо-советских переговоров. Потом в 1937, пытаясь спасти себя, Пятаков просил предоставить «любую форму реабилитации» и, в частности, «разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену».

Экономический кризис нарастал. К лету 1930 г. госбюджет был практически разорен. Огромный его дефицит латали за счет повышения цен, введения обязательной подписки на займы, а главное – печатанием денег. Еще в августе 1929 г. была введена карточная система, но это не спасало экономику. Население в условиях инфляции массово скупало товары в запас и местами переходило к натуральному товарообмену: сельхозпродукты на промтовары. Ко всему прочему, страну охватил острый кризис разменной монеты. «Поскольку бумажные деньги постоянно падали в цене, население накапливало мелкую разменную монету, содержащую небольшую долю серебра. Произошло раздвоение денежной системы, сложился разный курс цен в монете и бумажных банкнотах, а в ряде мест продавцы вообще отказывались принимать бумажные деньги. Огромные суммы в серебре оседали в кубышках. Несмотря на чеканку новой монеты, в основном из дефицитного импортного серебра, ее не хватало» [101].

Неожиданно летом 1930 г. к вопросу о разменной монете обратился сам Иосиф Виссарионович. Он взял руководство в свои руки – для начала отклонил делавшееся еще в феврале предложение о закупке импортного серебра для чеканки. Как это водится, он стал решать проблему чисто репрессивными методами.

«С конца июля в советской печати началась кампания по поводу кризиса разменной монеты, который был объявлен результатом происков классового врага. В газетах сообщалось о многочисленных арестах спекулянтов монетой и помогающих им служащих торгово-кооперативных организаций, банков и т.д.» [101]. Результаты насильственных изъятий серебра ведомством Менжинского крайне разочаровали Сталина. Не откажем себе в удовольствии привести обширную цитату из его письма к В.Молотову, написанного не ранее 6 августа 1930 г.:

Результаты борьбы с голодом разменной монеты почти что ничтожны – 280 тысяч руб – чепуха. Видимо, покусали немного кассиров и успокоились. Дело не только в кассирах. Дело в Пятакове, в Брюханове и их окружении. И Пятаков, и Брюханов стояли за ввоз серебра. ИПятаков, и Брюханов проповедовали необходимость ввоза серебра и провели соответствующее решение… которое мы отвергли…, обругав их «хвостиками» финансовых вредителей. Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), «политикой» Госбанка – вредительские элементы из аппарата Госбанка (а не Пятаков), вдохновляемые «правительством» Кондратьева-Громана. Дело, стало быть, в том, чтобы: а) основательно прочистить аппарат НКФ и Госбанка, несмотря вопли сомнительных коммунистов типа Брюханова – Пятакова, б) обязательно расстрелять десятка два-три вредителей из этих аппаратов, в том числе десяток кассиров всякого рода, в) продолжать по всему СССР операции ОГПУ по изоляции мелк[ой] монеты (серебряной).» [102]

• – Н.П.Брюханов – Нарком финансов до октября 1930 г.
• – Л.Н.Юровский – член коллегии НКФ, Н.Д.Кондратьев – экономист, «ученый-специалист». Оба осуждены по делу «Трудовой Крестьянской Партии».
• – В.Г.Громан – экономист, член Президиума Госплана. Осужден по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП(м)».

Здесь мы видим, как еще не вполне кровожадный вождь отказывается поедать партийных товарищей, переводя стрелки на буржуазных спецов-вредителей. Волчий аппетит у него разыграется через несколько лет. Кроме того, нам ясно, что он был хорошо осведомлен о подготовке грядущих процессов – отменно оперирует фамилиями вредителей, хотя они еще не начали давать признательные показания, а дела по ним не запущены в «производство». (Например, Громан был арестован 13 июля, но признание сделал только 13 августа [106].)

Пока же (9 августа) Сталин только выговаривает Менжинскому теми же словами: «Видимо, покусали маленько кассиров и успокоились, как это бывает у нас часто», – но потом угрожающе добавляет: «Нехорошо» [102]. Пожалуй, вот это вот «нехорошо» явилось спусковым крючком для начала всей серии дел против вредителей. Понятно, что они уже были в разработке, но отмашку Председатель ОГПУ дал именно в середине августа – начались массовые аресты и не только среди «кассиров». Тут-то наш СК и попал под раздачу.

2 сентября 1930 г. Сталин удовлетворенно замечает:

«Очень хорошо, что взяли, наконец, в работу «вольных стрелков» из Госбанка и прогнившего насквозь Наркомфина… Придется, по-моему, обновить верхушку Госбанка и Наркомфина за счет ОГПУ и РКИ после того, как эти последние органы проведут там проверочно-мордобойную работу.» [102]

Следует заметить, что к этому моменту непосредственно из Госбанка были взяты только двое: А.И.Лежнев (16 августа) и СК (22 августа). Но Сталин хорошо знал, что продолжение не замедлит себя ждать – с 17 сентября начали арестовывать и других сотрудников Госбанка.

«Проверочно-мордобойная работа» была успешно проведена: и Пятаков, и Брюханов были сняты со своих постов в октябре с переводом на другие должности. Ну а «вольные стрелки» из Госбанка, включая СК, отправились за решетку.

Дело № 27952

Итак, дело Госбанка. Полное архивное название: «Дело контрреволюционной меньшевистской вредительской организации в Госбанке СССР», № 27952 (пять томов). По делу проходило 26 человек (осуждено 25).

К сожалению, непосредственно с самим делом мы не знакомились. Конкретные сведения из него о СК приводятся по книге Е.Боннэр [100]. Нам повезло, что он оказался свойственником семьи академика А.Д.Сахарова.

Как уже отмечалось выше, СК был арестован в ночь на 23 августа 1930 г., но обыск в квартире по Столешникову переулку начался еще 22 августа. Его проводила следователь К-ва (Боннэр отмечает сей факт, как любопытный, поскольку в своей обширной практике просматривания подобных дел впервые столкнулась с женщиной-следователем). В описании обыска мало интересного – разве только, обнаружение «замаскированного шкафа в стене» с «разными носильными вещами, бельем, коврами, серебряными вещами» – в общем-то, ничего необычного.

Первый допрос. СК охотно рассказывает о себе, излагает уже известные нам факты (вернее, излагает Боннэр – нам бы хотелось поподробнее). На все вопросы о к. р. деятельности отвечает отрицательно.

Второй допрос. Состоялся аж 30 ноября! На него СК вызвался сам. (Ага, знаем, как это – «сам». Долго же его обрабатывали.) За время, прошедшее с первого допроса, на воле произошло уже много всего: арестованы почти все подельники, в Госбанке проведена «проверочно-мордобойная работа» и глава его Пятаков смещен со своего поста, полным ходом идет процесс Промышленной Партии. Теперь СК уже охотнорассказывает о своей к. р. деятельности, называет имена, «да» – встречался, «да» – говорил, «да» – передавал.

Последний допрос 18 февраля 1931 г. Отказывается от всего, сказанного на предыдущих:

«Категорически заявляю, что я в к. р. организации не состоял, о существовании такой организации не знал, денег ни от кого не получал. Никаких поручений к. р. характера я не имел и о вредительской деятельности по Госбанку в контрреволюционных целях я не знаю».

Обвинительное заключение 7 апреля 1931 г. В общей части документа сказано: «... К. Р. организация в Госбанке СССР возглавлялась членом союзного бюро ЦК РСДРП(м) В.В.Шером и близко стоявшим к нему Берлацким Б.М.». Обвиняемых 26 человек.

№ 20 Бельгард С.К. обвиняется в том что
а) Состоя директором ИНО, а затем представителем Госбанка в Англии, вошел в к. р. орг., ставившую своей целью свержение Соввласти,
б) Оказал содействие члену союзного бюро ЦК РСДРП(м) Шеру для связи с загр. меньшевистскими деятелями и к. р. объединениями в целях взаимн. информации и получения директив о дальнейшей деятельности организации,
в) Будучи представителем Госбанка в Англии передавал банковским кругам в Лондоне и члену англ. парламенту Уайзу секр. сведения о финансовом состоянии СССР, о годовой добыче платины и мировом потреблении ее, кредитах Госбанка, имеющихся в загран. банках, и о валютной позиции Госбанка в Англии,
г) Поддерживал вредит. деятельность, осуществляемую членами к. р. орг. в Госбанке СССР, и получал денежное вознаграждение от члена союзного бюро ЦК РСДРП(м) Шера,
чем совершил преступ. действия, предусмотренные ст. 58-11, 4, 6, 7.

• – Шер Василий Владимирович (1884-1940) – в 1903–1920 гг. – меньшевик. Член правления Госбанка СССР, заместитель заведующего архивом Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Арестован 13 сентября 1930 г. и осужден по делу «Союзного Бюро» на 10 лет. Наказание отбывал в Верхнеуральском политизоляторе. Умер в заключении.
• – Берлацкий Борис Маркович (1889-1937) – в 1904–1922 гг. – меньшевик. Член правления Госбанка СССР. Арестован 2 декабря 1930 г. и осужден по делу «Союзного Бюро» на 8 лет. Наказание отбывал в Верхнеуральском политизоляторе, а затем в Балашовской тюрьме (Лен. обл.), где и умер в декабре 1937 г.

Дело слушалось в Коллегии ОГПУ 25 апреля 1931 г. Как такового приговора нет – только список приговоренных и против каждой фамилии – мера наказания. Первым идет СК – расстрелять. Далее, 10 человек – к заключению в концлагерь на 10 лет, 8 человек – к заключению в концлагерь на 5 лет, 1 человек – дело слушанием отложить. Внизу листа написано: «Имущество всех 25-ти конфисковать. Семьи выслать. Дело сдать в архив».

Последняя запись в деле: «В порядке надзора 6.6.1961. Дело прекратить за недоказанностью предъявленных обвинений. Ген. лейт. юстиции – А.Г.».

Через 4 дня после решения коллегии – 29 апреля 1931 г. СК был расстрелян. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище [103].

Нехорошие аллюзии - 3 (окончание)

Заканчиваю публикацию про дальнего родственника С.К.Бельгарда.
Начало - см. Нехорошие аллюзии - 1
Продолжение - Нехорошие аллюзии - 2

- Главный вопрос по делу
- Дела семейные. Две жены

Замечания по делу. Главный вопрос

Судя по всему, к середине августа 1930 г. окончательный сценарий показательного сериала о многочисленных организациях вредителей еще не был написан. Актеры по ролям тоже не были распределены. Сначала забирали всех без особого разбора – широким неводом, и только потом арестованных «прикрепляли» к определенным делам.

Первым сотрудником Госбанка, попавшим в этот невод, был Юровский (26 июля). Правда он только формально находился в совете Госбанка, а вообще-то был интересен для ОГПУ как бывший начальник Валютного управления НКФ. 16 августа арестовали А.И.Лежнева, работавшего в Финансово-Экономическом Бюро, затем 22 августа пришли за СК. С 17 сентября начались более конкретные аресты сотрудников Госбанка и одновременно работников Наркомфина. Набралось 48 человек – группа Юровского-Лежнева. Сценарий видимо начал обретать форму, и эту группу разделили: 21 госбанковца определили к «ячейке Союзного Бюро меньшевиков в Госбанке», а 18 наркомфиновцев стали членами «Трудовой Крестьянской Партии». По ходу дела аресты продолжались – последние обвиняемые по делу ячейки Госбанка были взяты 16 декабря, причем это были уже не действующие сотрудники, а «вычищенные» ранее и работавшие в других ведомствах. Видимо нужна была массовость, и в «дело Госбанка» добавили еще пятерых – итого получилось 26 человек.

Понять иезуитскую логику сценаристов трудно, но «Дело Госбанка» попридержали и сделали его подчиненным другому делу. Решено было создать более крупную вредительскую организацию – некий имевший связи с заграницей «центр», который руководил бы другими группами вредителей. Так появилось дело «Союзного Бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)». Аресты по нему шли по апрель 1931 г. (т.е. после завершения открытого процесса), а последние полезные для представления в суд признательные показания были получены во второй половине февраля[106]. Дело слепили наспех и 1-9 марта 1931 г. вынесли его на открытый показательный процесс в Колонном Зале Дома Союзов. Суд широко освещался в советской прессе, и за ежедневными отчетами о его ходе следила вся страна. Все обвиняемые были осуждены на 5 и 10 лет ИТЛ. Хотя на открытые заседания было выведено 14 человек, всего же по этому делу было привлечено к ответственности 122 – «тройками» и Коллегиями ОГПУ выносились решения как до, так и после открытого суда.

К «делу Госбанка» ОГПУ вернулось уже после завершения процесса «Союзного Бюро». Теперь можно было без особых хлопот привязывать обвиняемых к уже осужденным по другому делу – достаточно было найти незначительные и чисто формальные факты взаимоотношений, встреч и переписки. Решение было принято на закрытом заседании Коллегии ОГПУ без всяких сложностей открытого суда, требующего подготовки и репетиций.

Теперь – главный вопрос: почему СК стал единственным расстрелянным по этому делу?. Чем же он так не угодил?

Его подельник такого же ранга – другой директор Правления Госбанка В.С.Коробков (1887-1952) за аналогичные «преступления» был приговорен к расстрелу с заменой на 10 лет лагерей – как тогда говорили: «десять лет с испугом». Но не расстреляли же! Потом многим отбывающим наказание по делу Госбанка срок был сокращен, а некоторым даже заменен на высылку. Тот же Коробков вышел из БАМлага 13 июня 1935 г., а в 1940 уже работал в системе ГУЛАГа под Москвой. И хотя судьбе Коробкова не позавидуешь, все-таки он умер своей смертью на свободе [93].

То же относится и к осужденным по родительскому процессу «Союзного Бюро» – ни одного расстрела! По крайней мере среди тех 14-ти, что были в Колонном Зале. А казалось бы? – отъявленные вредители, выявлена связь с заграницей, общественное мнение подготовлено … Знай стреляй! Главарей вредительского заговора Шера, Берлацкого и других пощадили, а члена подчиненной им ячейки казнили. Где логика? А нет ее.

Для кого-то время действительно оказалось «вегетарианским», а для кого-то обернулось самым трагическим образом. Спецслужбы только оттачивали свое оружие, система массовых репрессий была еще не отлажена – вот ее иногда и заносило, что называется «колбасило».

Характерно исполнение (или, скорее, невыполнение) другой части решения Коллегии ОГПУ о конфискации имущества и высылке семей. В ожидании последствий приговора родственники осужденных перевозили к дальней родне и знакомым мебель и ценности. Боясь уплотнений, сами подселяли к себе жильцов. Чтобы избежать высылки они прибегали к различным ухищрениям, которые иногда срабатывали, что невозможно представить в более позднее время. Они писали заявления и ходатайства, представляли характеристики на детей, и даже обращались к врачам для получения отсрочки. Например, отъезд семилетнего сына Коробкова – Анатолия был отложен на месяц из-за высокой температуры – «в данное время следовать с матерью не может» [93]. Кроме того, возникало множество семейно-имущественных коллизий, к которым «органы» оказались не готовы. В результате Коллегия ОГПУ в период с 15 мая по 28 июня 1931 г. решила пересмотреть свои приговоры в отношении конфискации имущества и высылки семей многих осужденных. Скорее всего, именно поэтому избежали этой участи родственники СК – вторая его жена с ребенком от первого ее брака. (Этим вопросом задавалась Боннэр, недоумевая, почему приговор в этой части не был исполнен).

Как видим, налицо относительная «гуманность» и «вегетарианство». Даже пожелание Сталина – «обязательно расстрелять десятка два-три вредителей» – не было исполнено. И вместе с тем имеется какая-то избирательная кровожадность и жестокость. Конечно, СК не был единственным, кто был приговорен к высшей мере наказания в ходе всех этих дел – были и другие фигуры, которых уничтожали без видимых на то причин. Например, экономист П.И.Пальчинский, на процессе Промпартии названный идейным вдохновителем некоего «Инженерного центра», был арестован еще 21 апреля 1928 г., а расстрелян решением всё той же Коллегии ОГПУ 22 мая 1929 г. Но в данном конкретном деле «Госбанка» случай СК уникален.

Есть мнение, что суровость наказания Пальчинского была обусловлена его отказом давать нужные показания. Может быть, и в случае СК было нечто подобное? С другой стороны, 16 человек из 25 осужденных по «делу Госбанка» не признали свою вину и не давали компромата на других – тем не менее, их не расстреляли.

Боннэр в своей книге глухо упоминает, что следователей сильно интересовали обстоятельства подозрительной смерти жены, оставшейся в Лондоне. Может быть, где-то здесь кроется разгадка?

Но не будем гадать – вряд ли причины казни СК окажутся рациональными. Разбираться же в логике палачей – себе дороже.

Дела семейные. Две жены

ж1: NN (?-1929), умерла при невыясненных обстоятельствах (покончила жизнь самоубийством) – тело найдено 18 декабря 1929 г. в одном из отелей Лондона.

СК был женат дважды. Про первую жену нам мало что известно: ни имени, ни даже гражданства мы не знаем. По некоторым источникам она была уже в составе делегации Красина в 1920 г. Однако обнаружить ее среди делегатов не удается. С.И.Либерман, описывая участников миссии, упоминает только одну женщину [96]:

В качестве переводчицы и стенографистки с нами поехала талантливая музыкантша Лунц; она не вернулась в Россию, ибо вышла замуж, пока мы вели в Лондоне разговоры о лесе и машинах.

Если бы она вышла замуж за СК, то автор воспоминаний наверняка бы это отметил.

О самом факте существования NN и некоторых обстоятельствах ее смерти мы знаем пока по трем источникам, причем, сведения из двух – косвенные.

Первый источник – ОГПУ – «дело Госбанка» в изложении Е.Боннэр. Крайне скудная информация. Пересказ анкетного листа: «Первая жена осталась в Лондоне. Потом покончила жизнь самоубийством». И еще одно предложение в конце главы про СК: «То, что ОГПУ больше интересовала первая жена, которая осталась в Англии и по неизвестной причине покончила с собой». Вот, собственно, и всё. Но, по крайней мере, ссылка на ОГПУ не оставляет сомнений факте существования NN. Жаль, конечно, что Боннэр не пишет более подробно – наверняка в анкетном листе имеется и имя жены и другие данные. Наше знакомство с этим листом могло бы разом снять многие вопросы. Но, увы…

Второй косвенный источник – сборник кратких аннотаций и ссылок на некрологи в зарубежной печати 1917-1997 гг. [80]. В первом томе имеются две записи на страницах 264 и 265 (воспроизводим дословно):

БЕЛЬГАРД (без инициалов!) (? – до 18 дек. 1929, Лондон).
  Жена советского специалиста С.К.Бельгарда, родственника сенатора, приехавшего в Лондон в 1920 г. в составе делегации Красина. Был специалистом по финансовым вопросам. Умерла при невыясненных обстоятельствах. Труп был обнаружен в Лондоне в одном из пансионов 18 дек. 1929 г.
  Новое русское слово. – Нью-Йорк, 1930, 3 янв., № 6186.
  Последние Новости. – Париж, 1929, 20 дек., № 3194.

БЕЛЬГАРД С.К. (? – 1929).
  Родственник сенатора А.В.Бельгарда. После окончания училища правоведения служил в кредитной канцелярии, продолжал служить как «спец» и при большевиках. В 1920 г. был командирован в Лондон. После вызова в Москву в 1929 г., вероятно, был расстрелян. Оставшаяся в Лондоне жена была найдена мертвой. Велось расследование причин смерти.
  Руль. – Берлин, 1929, 22 дек., № 2760.

Обе аннотации ссылаются на три некролога в эмигрантских газетах. Любопытно, что все некрологи посвящены смерти жены, хотя заметку в берлинской газете Руль авторы сборника относят к СК (да это и не некролог вовсе). Видимо отъезд его в Советскую Россию в то время уже воспринимался как смерть. В сообщениях много несообразностей, но дату нахождения тела жены можно считать достоверной.

Что касается самих источников, то нам удалось найти только последний – заметку в газете Руль. Приводим ее полностью:

Вырезка из газеты «Руль»
Берлин, 1929, 22 дек., № 2760.

Это сообщение, похоже, шло по следам публикации в парижской газете Последние Новости от 20 декабря и исправляло допущенную там ошибку с «сыном сенатора А.В.Бельгарда». Сенатор в это время жил в Берлине и был слишком заметной фигурой в местных эмигрантских кругах, чтобы не знать, кто чей родственник. Автор заметки не скрывает, что пользуется слухами, предполагая расстрел СК, хотя, как мы знаем, в это время тот был вполне себе жив и находился на свободе. Точно так же следует отнестись к намеку о насильственной смерти жены от рук чекистов.

Впрочем, дело со смертью NN действительно кажется подозрительным. Считается, что она покончила жизнь самоубийством, но следствие велось английской стороной, и результатов его мы не знаем. С другой стороны, Боннэр пишет, что следователи ОГПУ на допросах «больше интересовались» первой женой, причина самоубийства которой была им неизвестна. А ведь дело в отношении СК было посвящено совсем другим вопросам. Почему же они так интересовались посторонним предметом? (Правда, для высасывания из пальца липового дела любое лыко было в строку.)

Если предположить, что к смерти NN приложили руку чекисты из отдела секретных операций, то следователи, стряпавшие «дело Госбанка», понятное дело, не были осведомлены о такой операции по самой сути слова «секретных». Зато о ней обязан был знать глава ОГПУМенжинский. В этом случае он был в курсе обоих дел, тем более, что СК, как подчиненный, был знаком ему еще с 1917 г. Чтобы спрятать концы в воду он и приказал ликвидировать директора Правления. Это к вопросу, почему СК был единственным расстрелянным по «делу Госбанка». Конечно, это только одна из версий и она, по большему счету, ни на чем не основана, кроме наших предположений.

Есть и другая версия причины самоубийства NN – по «личным мотивам», и она кажется нам более правдоподобной. Боннэр пишет: «брак [СК сБандровской] был недавний – не больше года» [100]. Трудно сказать, какой момент времени имеется в виду: арест – август 1930 или приговор – апрель 1931, но в любом случае, чтобы брак состоялся, необходимо хоть какое-то предварительное знакомство. Это значит, что, вероятно, к концу 1929 г. СК уже был в связи с Валентиной Бандровской, если уже не был женат на ней.

Отношения с Бандровской и NN вообще могли проходить параллельно, что было довольно заурядным делом для работников загранаппарата, живущих как бы на две страны. Перед глазами СК был яркий пример: все тот же Л.Б.Красин имел официальную жену с тремя детьми, которых он ещё 1917 г. предусмотрительно вывез сначала в Швецию, а затем в Лондон. При этом в Москве у него были другая полу-официальная жена на 23 года его младше и дочь от нее, которой он даже дал свою фамилию. Первая жена об этом знала – на этой почве у них были постоянные размолвки, но Красин продолжал врать и жить на две семьи [99].

Возможно, NN не была такой покладистой, как первая жена Красина. Узнав о связи СК с Бандровской в конце 1929 г. (может быть, он сам обратился к ней за разводом), она поняла, что осталась покинутой навсегда в чужой стране (если была из России, конечно) и от безысходности покончила жизнь самоубийством.

Еще раз оговоримся, что обе версии – сугубо умозрительны и ни в коем случае не являются окончательными. Необходимы дополнительные изыскания.

ж2: Валентина Владимировна Бандровская (?-?), дочь Софьи Антоновны Бандровской [107].

Брак состоялся около 1929 г., после возвращения СК в Москву из Лондона. Это её второй брак – до этого она была замужем за Николаем Ивановичем Сахаровым (1891-1971) – родным дядей академика А.Д.Сахарова (1921-1989).

От первого брака у нее дочь Ирина 1921 г.р., замужем за Эскиным Александром Моисеевичем (1901-1985).

Здесь пора наконец объяснить, как в орбиту наших исследований попал академик Сахаров, и почему одним из основных источников сведений оСК является книга Елены Боннэр [100].

В своих «Воспоминаниях» [107] академик пишет:

«Еще в тридцатые годы наших близких постигли и другие беды. Первым погиб второй муж тети Вали (мамы Ирины), его фамилия Бельгардт, он – бывший офицер царской и колчаковской армий – был арестован, как большинство бывших офицеров белой армии, и расстрелян в середине 30-х годов».

Типичная семейная легенда – полуправда с искажением фамилии. (До нас самих предание про Бельгардов дошло в виде: «Энгельгарды были потомками парикмахера Марии-Антуанетты».)

Так вот, Елена Георгиевна Боннэр после смерти мужа, готовя книгу о родословной Андрея Дмитриевича Сахарова, натолкнулась на известные нам «дневники петроградского чиновника», опубликованные в журнале «Нева». В предисловии к публикации в числе предполагаемых авторов упоминался некто Бельгард. Памятуя о том, что вторым мужем Валентины Бандровской (тети Вали – см. цитату Сахарова выше) был наш СК, она решила докопаться до истины и выяснить авторство. Для этого Боннэр просмотрела архивное дело № 27952 «О контрреволюционной меньшевистской организации в Госбанке СССР» в части, относящейся к СК. Авторство она подтвердила – действительно, по ее твердому убеждению (и мы с ним согласны) автором дневниковых записей является СК. Тем самым Боннэр стала еще одним независимым исследователем, кто пришёл к тем же выводам. А далее она, заинтересовавшись самим архивным делом, сделала краткие выписки из него и в виде отдельной вставной главы включила их в свою книгу. За что ей, хотя и посмертно, огромное спасибо. (Фотографии СК и Валентины Бандровской тоже взяты из этой книги.